Неточные совпадения
— Трудиться для Бога, трудами, постом спасать душу, — с гадливым презрением
сказала графиня Лидия Ивановна, — это дикие понятия наших
монахов… Тогда как это нигде не сказано. Это гораздо проще и легче, — прибавила она, глядя на Облонского с тою самою ободряющею улыбкой, с которою она при Дворе ободряла молодых, смущенных новою обстановкой фрейлин.
Прелат одного монастыря, услышав о приближении их, прислал от себя двух
монахов, чтобы
сказать, что они не так ведут себя, как следует; что между запорожцами и правительством стоит согласие; что они нарушают свою обязанность к королю, а с тем вместе и всякое народное право.
Вам все эти красоты жизни, можно
сказать — nihil est, [ничто (лат.).] аскет,
монах, отшельник!.. для вас книга, перо за ухом, ученые исследования, — вот где парит ваш дух!
— Все это — последствия ее ненормальных отношений с Вырубовой. Не понимаю лесбианок, —
сказала она, передернув плечами. — И там еще — этот беглый
монах, Распутин. Хотя он, кажется, даже не
монах, а простой деревенский мельник.
В буфете, занятом офицерами, маленький старичок-официант, бритый, с лицом католического
монаха, нашел Самгину место в углу за столом, прикрытым лавровым деревом, две трети стола были заняты колонками тарелок, на свободном пространстве поставил прибор; делая это, он
сказал, что поезд в Ригу опаздывает и неизвестно, когда придет, станция загромождена эшелонами сибирских солдат, спешно отправляемых на фронт, задержали два санитарных поезда в Петроград.
— Каков! —
сказал Аянов. — Чудак! Он, в самом деле, не в
монахи ли собирается? Шляпа продавлена, весь в масляных пятнах, нищ, ободран. Сущий мученик! Не пьет ли он?
Но были и не умилительные, были даже совсем веселые, были даже насмешки над иными
монахами из беспутных, так что он прямо вредил своей идее, рассказывая, — о чем я и заметил ему: но он не понял, что я хотел
сказать.
В тексте
скажут, что с Паппенберга некогда бросали католических, папских
монахов, отчего и назван так остров.
— Братья губят себя, — продолжал он, — отец тоже. И других губят вместе с собою. Тут «земляная карамазовская сила», как отец Паисий намедни выразился, — земляная и неистовая, необделанная… Даже носится ли Дух Божий вверху этой силы — и того не знаю. Знаю только, что и сам я Карамазов… Я
монах,
монах?
Монах я, Lise? Вы как-то
сказали сию минуту, что я
монах?
Как только я это
сказал, расхохотались все до единого: «Да ты б с самого начала уведомил, ну теперь все и объясняется,
монаха судить нельзя», — смеются, не унимаются, да и не насмешливо вовсе, а ласково так смеются, весело, полюбили меня вдруг все, даже самые ярые обвинители, и потом весь-то этот месяц, пока отставка не вышла, точно на руках меня носят: «Ах ты,
монах», — говорят.
И всякий-то мне ласковое слово
скажет, отговаривать начали, жалеть даже: «Что ты над собой делаешь?» — «Нет, говорят, он у нас храбрый, он выстрел выдержал и из своего пистолета выстрелить мог, а это ему сон накануне приснился, чтоб он в
монахи пошел, вот он отчего».
Монахи пришли и
сказали: «Она наша».
Что были людоеды и, может быть, очень много, то в этом Лебедев, без сомнения, прав; только вот я не знаю, почему именно он замешал тут
монахов и что хочет этим
сказать?
И
сказал он ему этта монах-то: „За твое, боярин, радушие сие тебе дарю; носи — и суда не бойся“.
Монах начал извинением в том, что, может быть, помешал нам, потом
сказал, что, узнавши мою фамилию, ожидал найти знакомого ему П. С.
— Что же, очень интересным
монахом будешь, —
сказала она, держа глаза опущенными в землю.
— Там какой-то шатающийся
монах зашел, —
сказала она, войдя к Павлу.
— Мы тут живем, как
монахи! —
сказал Рыбин, легонько ударяя Власову по плечу. — Никто не ходит к нам, хозяина в селе нет, хозяйку в больницу увезли, и я вроде управляющего. Садитесь-ка за стол. Чай, есть хотите? Ефим, достал бы молока!
— А
скажите, пожалуйста, бес вас в монастыре не искушал? ведь он, говорят, постоянно
монахов искушает?
— Молебен! —
сказал он стоявшим на клиросе
монахам, и все пошли в небольшой церковный придел, где покоились мощи угодника. Началась служба. В то время как
монахи, после довольно тихого пения, запели вдруг громко: «Тебе, бога, хвалим; тебе, господи, исповедуем!» — Настенька поклонилась в землю и вдруг разрыдалась почти до истерики, так что Палагея Евграфовна принуждена была подойти и поднять ее. После молебна начали подходить к кресту и благословению настоятеля. Петр Михайлыч подошел первый.
— Вон его келья, —
сказал мне проходивший
монах, останавливаясь на минутку и указывая на маленький домик с крылечком.
— А очень просто, —
сказал монах. — Выйдете из ворот на Ильинку, и тут же налево книжный ларек Изымяшева. К нему и обратитесь.
Дама сия, после долгого многогрешения, занялась богомольством и приемом разного рода странников, странниц, монахинь,
монахов, ходящих за сбором, и между прочим раз к ней зашла старая-престарая богомолка, которая родом хоть и происходила из дворян, но по густым и длинным бровям, отвисшей на глаза коже, по грубым морщинам на всем лице и, наконец, по мужицким сапогам с гвоздями, в которые обуты были ее ноги, она скорей походила на мужика, чем на благородную девицу, тем более, что говорила, или, точнее
сказать, токовала густым басом и все в один тон: «То-то-то!..
— Борис Федорыч! Случалось мне видеть и прежде, как царь молился; оно было не так. Все теперь стало иначе. И опричнины я в толк не возьму. Это не
монахи, а разбойники. Немного дней, как я на Москву вернулся, а столько неистовых дел наслышался и насмотрелся, что и поверить трудно. Должно быть, обошли государя. Вот ты, Борис Федорыч, близок к нему, он любит тебя, что б тебе
сказать ему про опричнину?
Помню, раз в монастырской книжной лавке Оптиной пустыни, я присутствовал при выборе старым мужиком божественных книг для своего грамотного внука.
Монах подсовывал ему описание мощей, праздников, явлений икон, псалтырь и т. п. Я спросил старика, есть ли у него Евангелие? Нет. «Дайте ему русское Евангелие», —
сказал я
монаху. «Это им нейдет», —
сказал мне
монах.
— Хоть бы бог привел съездить на Афонские горы [Афонские горы — в Греции район сосредоточения ряда монастырей и скитов, одно из «святых мест» православной церкви, когда-то усердно посещаемое богомольцами из России.], —
сказала Маремьяша. — Когда мы с Аделаидой Ивановной жили еще в деревне, к нам заезжал один греческий
монах и рассказывал, как там в монастырях-то хорошо!
— Ведь я не
монах, чтобы не есть мяса, — оправдывался Мурка, открывая всего один глаз. — Потом, я и рыбки люблю покушать… Даже очень приятно съесть рыбку. Я до сих пор не могу
сказать, что лучше: печенка или рыба. Из вежливости я ем то и другое… Если бы я был человеком, то непременно был бы рыбаком или разносчиком, который нам носит печенку. Я кормил бы до отвала всех котов на свете и сам бы был всегда сыт…
— Застыдилась девонька, — пожалела ее попадья. — Ну, ин я за тебя
скажу, Охоня: совестно тебе стало, как Герасима постригали. Из-за тебя в
монахи он ушел…
— И многие — обозлились, — продолжал
монах очень тихо. — Я три года везде ходил, я видел: ух, как обозлились! А злятся — не туда. Друг против друга злятся; однако — все виноваты, и за ум, и за глупость. Это мне поп Глеб
сказал: очень хорошо!
— По неразумию это, —
сказал монах. — Да, ходят. Кружатся. Праведности ищут, праведника. Указания: как жить? Жили, жили, а — вот… Не умеем. Терпенья нет.
— Забыл я, — торопливо заговорил
монах, прервав брата. — Ты, Яша,
скажи Тихону, спилил бы он кленок у беседки, не пойдёт кленок, нет…
Было видно, что все
монахи смотрят на отца Никодима почтительно; а настоятель, огромный, костлявый, волосатый и глухой на одно ухо, был похож на лешего, одетого в рясу; глядя в лицо Петра жутким взглядом чёрных глаз, он
сказал излишне громко...
Артамонов старший, стоя у изголовья гроба, поддерживаемый женою и Яковом, посмотрел снизу вверх на деревянное лицо Экке и угрюмо
сказал монахам, которые несли гроб...
Монах говорил всё живее. Вспоминая, каким видел он брата в прежние посещения, Пётр заметил, что глаза Никиты мигают не так виновато, как прежде. Раньше ощущение горбуном своей виновности успокаивало — виноватому жаловаться не надлежит. А теперь вот он жалуется, заявляет, что неправильно осуждён. И старший Артамонов боялся, что брат
скажет ему...
Трёхголосый
монах, покачивая чёрным крестом, остановился пред стеною людей и басом
сказал...
— Хочу перевестись поглуше куда-нибудь, —
сказал монах, бережно наливая вино в рюмки.
Дядя,
монах,
сказал почти то же.
«Надо, чтоб тёща скорее переехала к нам, а Алексея — прочь. Наталью приласкать следует. „Гляди, как любят“. Так ведь это он не от любови, а от убожества своего в петлю полез. Хорошо, что он идёт в
монахи, в людях ему делать нечего. Это — хорошо. Тихон — дурак, он должен был раньше
сказать мне».
Артамонов
сказал это, желая напомнить Никите о тягостной ночи, когда Тихон вынул его из петли, но думая о мальчике Никонове.
Монах не понял намёка; он поднёс рюмку ко рту, окунул язык в вино и, облизав губы, продолжал жестяными словами...
— Да, —
сказал монах, — веры мало; я после войны с солдатами ранеными говорил, вижу: и солдат войне не верит!
— Опоздал ты, —
сказал ему отец, подходя к брату, вытирая слёзы с лица;
монах втянул, как черепаха, голову свою в горб.
— Не бойся, никто ничего не узнает. Тихон — не
скажет, он ему — приятель, а от нас всем доволен. Никита в
монахи собирается…
— «Куколка» — это я-с. Стало быть, вы мне одолжены, так
сказать, жизнью. Parbleu! хоть одно доброе дело на своем веку сделал! Но, затем, прошли целые двенадцать лет, maman… ужели же вы?.. Но это невероятно! si jeune, si fraiche, si pimpante, si jolie! такая молодая, такая свежая, такая нарядная, такая хорошенькая! Я сужу, наконец, по себе… Jamais on ne fera de moi un moine! Никогда не сделают из меня
монаха!
Так скромно и достойно выраженная похвала Чихачева чрезвычайно понравилась Рубини. Ему, конечно, давно уже надокучили и опротивели все опошлевшие возгласы дешевого восторга, которыми люди банальных вкусов считают за необходимое приветствовать артистов. В словах Чихачева действительно была похвала, которую можно принять, не краснея за того, кто хвалит. И Рубини, сжав руку
монаха,
сказал...
Кавелина, знакомя встретившихся гостей,
сказала Рубини, что Чихачев — ее дядя и что он хотя и
монах, но прекрасно знает музыку и обладает превосходным голосом.
Спустя лет десять, в продолжение которых император Николай Павлович не вспоминал о Брянчанинове и Чихачеве, государь в одну из своих побывок в Москве посетил митрополита Филарета и выражал неудовольствие по поводу событий, свидетельствовавших о большой распущенности в жизни
монахов. Митрополит не возражал, но
сказал, что есть теперь прекрасный игумен, настоящий
монах, на которого можно положиться, и с ним можно будет многое поочистить и исправить в монастырях.
— Здравствуй, —
сказал монах и, помолчав немного, спросил: — О чем ты теперь думаешь?
— А? С кем? — смутился Коврин. — Вот с ним… Вот он сидит, —
сказал он, указывая на черного
монаха.
То немногое, что
сказал ему черный
монах, льстило не самолюбию, а всей душе, всему существу его.
— Вечная жизнь есть, —
сказал монах.